Она была во всём права,
И даже в том, что сделала.
А он сидел, дышал едва,
И были губы белые.
И были чёрные глаза,
И были руки синие,
И были чёрные глаза
Пустынными пустынями.
Пустынный двор жестоких лет,
Пустырь, фонарь и улица,
И переулок, как скелет,
И дом подъездом жмурится.
И музыка её шагов
Схлестнулась с подворотнею,
И музыка её шагов -
Таблеткой приворотною.
И стала пятаком луна,
Подруга полумесяца,
Когда потом ушла она,
А он решил повеситься.
И шантажом гремела ночь,
Улыбочкой приправленным,
И шантажом гремела ночь
И пустырём отравленным.
И лестью падала трава,
И местью встала выросшей
И ото всех его бравад
Остался лишь пупырышек.
Сезон прошёл, прошёл другой
И снова снег на паперти.
Сезон прошёл, прошел другой
Звенит бубенчик капелькой.
И заоконная метель,
И лампа - жёлтой дынею,
А он всё пел, всё пел, всё пел
Наказанный гордынею.
Наказан скупостью своей,
Устал себя оправдывать,
Наказан скупостью своей
И страхом перед правдою.
Устал считать улыбку злом,
А доброту смущением,
Устал считать себя козлом
Любого отпущения.
Двенадцать падает. Пора!
Дорога в темень шастает
Двенадцать падает. Пора!
Забудь меня, глазастого...
1964 |